Робин Хобб - Странствия убийцы [издание 2010 г.]

Я не спал, но не пошевелился. Это его не обмануло.

— Чейд ушел, — сказал он тихо.

Я слышал, как он поднимает упавший стул. Он сел на него и начал стягивать сапоги. Я не чувствовал в нем ни враждебности, ни злобы. Как будто я никогда и не произносил тех слов. Или как будто ярость и боль сделали его немым.

— Слишком темно для такой дальней дороги, — сказал я в пламя. Я говорил осторожно, боясь разрушить чары молчания.

— Я знаю. Но у него есть маленький фонарь. Он сказал, что не может остаться, потому что боится изменить свое решение отпустить тебя.

То, чего я с такой яростью добивался, теперь казалось чуть ли не предательством. Страх во мне стал расти, подтачивая мою решимость. Внезапно я в панике сел и сделал долгий судорожный вдох.

— Баррич. То, что я сказал тебе сегодня… Я был зол, я…

— Прямо в яблочко. — Звук, который он издал, мог бы быть смехом, не будь в нем столько горечи.

— Только в том смысле, что люди, которые знают друг друга, как мы с тобой, всегда понимают, как причинить другому самую сильную боль, — взмолился я.

— Это так. Но возможно, этой собаке нужен хозяин.

Насмешка в голосе Баррича была более ядовитой, чем весь яд, который выплюнул в него я. Я не мог говорить. Он сел, бросил сапоги на пол, потом посмотрел на меня.

— Я не хотел сделать тебя похожим на меня, Фитц. Такого я не пожелал бы ни одному человеку. Я хотел, чтобы ты был похож на отца. Но иногда мне казалось — что бы я ни делал, ты хочешь только кроить свою жизнь по моей.

Некоторое время он смотрел на угли, потом тихо, нараспев заговорил, словно рассказывал сказку засыпающему ребенку:

— Я родился в Калсиде. В маленьком прибрежном городе, где на подветренной стороне бухты был рыболовный и торговый порт. Отец умер еще до моего рождения — море забрало его, и я жил с матерью и бабушкой. Моя мать стирала, чтобы прокормить нас, а бабушка присматривала за мной, но она была очень старая и часто болела. — Я скорее слышал, чем видел, его горькую улыбку. — Жизнь в рабстве не награждает женщину хорошим здоровьем. Она любила меня и делала, что могла. Но у нее не хватало сил, чтобы противостоять моей воле, а я не был мальчиком, который стал бы сидеть дома и играть в тихие игры. Так что еще ребенком я привязался к единственному сильному существу в моем мире, которое было заинтересовано во мне. Уличный пес. Чесоточный и весь в шрамах. Его единственной ценностью была жизнь. Он был безгранично предан мне, а я — ему. Его мир и его привычки были моим миром и моими привычками: брать все, что захочешь, ни на секунду не усомнившись в собственной правоте. Уверен, ты знаешь, что я имею в виду. Соседи думали, что я немой, моя мать — что я полоумный. Ну а бабушка, не сомневаюсь, кое-что подозревала. Она пыталась прогнать собаку, но, как и у тебя, у меня было собственное мнение по этому вопросу. Думаю, мне было около восьми, когда мой пес попал под телегу и погиб. Он пытался стащить кусок бекона.

Баррич встал со своего кресла и пошел к одеялу. Он забрал у меня Востроноса, когда я был младше. Я тогда решил, что щенок умер. Пес Баррича, связанный с ним Даром, погиб у него на глазах. Это мало чем отличалось от того, чтобы умереть самому.

— И что ты сделал? — спросил я тихо.

Я слышал, как он стелет постель и ложится.

— Я научился говорить, — произнес он через некоторое время. — Моя бабушка помогла мне пережить смерть Хлыста. В некотором роде после этого я перенес свою привязанность к нему на нее. Не то чтобы я забыл уроки Хлыста. Я стал вором, и очень хорошим. И заработок, который приносило мне это ремесло, немного облегчил жизнь моей матери и бабушки, хотя они никогда не подозревали, чем я занимался. Лет через десять по Калсиде прошлась кровавая чума и унесла их обеих, так что я остался один и пошел в солдаты.

Я изумленно слушал. Все эти годы Баррич держал свои тайны при себе. Алкоголь никогда не развязывал ему язык, а только делал его еще молчаливее. Теперь слова лились из него потоком, смывая долгие годы моего жгучего любопытства и подозрений. Я терялся в догадках, почему сегодня его потянуло на откровенность. Его голос был единственным звуком в полутемной комнате.

— Сперва я сражался за одного мелкого калсидийского вождя, Джекто. Я не знал, да и не хотел знать, почему мы воюем и насколько это справедливо. — Баррич тихо фыркнул. — Как я говорил тебе, выживание — не жизнь. Я заслужил репутацию жестокого человека. Никто не ждет, что мальчишка будет драться со звериной свирепостью и коварством. А для меня это был единственный способ выжить среди людей, которые служили со мной. Но в один прекрасный день нас разбили наголову. Несколько месяцев, даже почти год, я на собственном опыте учился бабушкиной ненависти к рабству. Когда я бежал, я сделал то, о чем она всегда мечтала. Я отправился в Шесть Герцогств, где нет рабов и рабовладельцев. Тогда герцогом Шокса был Гризл. Некоторое время я служил в его гвардии. Жизнь сложилась так, что я начал ухаживать за войсковыми лошадьми. Мне это понравилось. В сравнении с подонками, которые служили у Джекто, гвардейцы Гризла были почти благовоспитанными людьми, но я все равно предпочитал их обществу компанию лошадей.

Когда военная кампания в Песчаных пределах закончилась успехом, герцог Гризл взял меня домой, в собственные конюшни. Там я связался с молодым жеребцом Неко. Я ухаживал за ним, но он не был моим. Гризл ездил на нем на охоту. А иногда они использовали его как племенного. Но Гризл не был мягким человеком. Он заставлял Неко драться с другими жеребцами — так некоторые люди стравливают для развлечения собак или петухов. Кобыла в охоте, и ее должен получить лучший жеребец. А я… я был связан с ним Даром. И не разделял его жизнь и свою. И так я вырос и стал мужчиной. По крайней мере внешне.

Баррич молчал некоторое время. Больше объяснять мне было не нужно. Потом он вздохнул и продолжил.

— Герцог Гризл продал Неко и шесть кобыл, и я ушел с ними вверх по побережью, в Риппон. — Он откашлялся. — Что-то вроде лошадиной чумы поразило его конюшни, и Неко умер, не проболев и дня. Двух кобыл мне удалось спасти, и только необходимость выхаживать их удержала меня от самоубийства. Но после этого я потерял себя и уже не годился ни для чего, кроме выпивки. В стойлах осталось так мало животных, что конюшня уже не заслуживала своего названия. Так что меня отпустили, и я, конечно, снова пошел в солдаты, на этот раз к молодому принцу по имени Чивэл. Он приехал в Риппон, чтобы уладить пограничный спор между герцогствами Шокс и Риппон. Я не знаю, почему его сержант взял меня. Это был первоклассный отряд, личная гвардия принца. Я был слишком никудышным человеком для них и тем более — слишком плохим солдатом. В первый месяц моей службы у Чивэла меня дважды вызывали к нему для дисциплинарных взысканий. За драку. Подобно жеребцу или собаке, я думал, что это единственный способ занять достойное место среди других. В первый раз, когда я предстал перед принцем окровавленный и все еще сопротивляющийся, то был потрясен тем, что мы с ним ровесники. Почти все в его войсках были старше меня, и я ожидал увидеть мужчину средних лет. Я встретил взгляд Чивэла, и что-то вроде понимания пронеслось между нами — как будто мы оба увидели… чем могли бы стать в других обстоятельствах. Но это не сделало его снисходительным. Я потерял свой заработок и получил дополнительные обязанности. Когда я провинился во второй раз, все ожидали, что Чивэл выгонит меня. Я снова стоял перед принцем, готовый возненавидеть его, а он просто смотрел на меня, склонив голову набок, как собака, когда она слышит шум где-то вдалеке. Он снова лишил меня жалованья и загрузил работой. Но не выгнал. Теперь все ожидали, что я дезертирую. Не могу сказать, почему я этого не сделал. Зачем быть солдатом без жалованья и с кучей обязанностей?